Перед дворцовой юртой стоял глашатай Ха-хана и повторял подходившему народу, что боги сказали властителю:
— Подобно тому, как на небе есть одно солнце и одна луна, на земле должен быть только один хан, один властитель!
И еще глашатай добавлял:
— Поэтому Чингис велел оповестить вас о том, что отправляется в поход, чтобы покорить первое государство за пределами империи степи. Это страна тангутов, и зовется она Хси-Хсия.
После чего глашатай начал доставать из большого деревянного ящика замечательные ткани, золотые и серебряные сосуды, утварь из слоновой кости и красного дерева и зычным голосом уверял людей, что в Хси-Хсии такого товара полным-полно, надо только прийти и взять, что понравится.
Той ночью сон ко мне не шел.
Золотой Цветок тоже лежала без сна. Она спросила меня, велика ли земля и сколько на ней властителей.
Я ответил, что земля заключена между двумя морями, из одного солнце утром всходит, а в другое вечером заходит.
— На востоке и юго-востоке за Великой стеной лежит могучая империя Хин, на западе возвышается Крыша Мира, Золотой Цветок, и там простирается империя Кара-Хитан. Горы там такие высокие, что вершинами касаются неба. А вот на юге распростерлась Хси-Хсия.
— По-моему, купцы рассказывали, будто стран на свете больше, чем пальцев на руках.
— Да-да, купцы… Только я не знаю, Золотой Цветок, правда ли это. Купцы ведь тоже могут соврать.
— И не только купцы, Чоно!
Я предупредил ее, что надо говорить потише, и поведал ей о том, о чем так долго умалчивал. Я рассказал, о чем мечтал хан, когда лежал раненый и его била лихорадка, о мечтах, которые уводили его так далеко и уже перестали быть мечтами.
— Теперь уже слишком поздно бежать, — прошептала Золотой Цветок.
— Да, теперь поздно!
Я целовал ее мягкие волосы, горячие губы, по-девичьи нежную шею. Сквозь верхнее отверстие в юрте летняя луна отбрасывала черные тени на наши тела, а мы были белыми, лунно-белыми — как мертвецы.
Мы долго лежали так, очень долго.
Когда лунный свет угас, первые тысячи выступили в поход. Наша юрта вся дрожала, запахло сухой пылью. И тут закапал дождичек.
Падающие на наши обнаженные тела капли дождя приятно холодили кожу, горячую лунно-белую кожу. Только много времени спустя я закрыл отверстие в крыше.
Над Ононом загрохотал гром, огонь в очагах войлочных юрт трепетал, как маленькие молнии. Деревья шумели листвой, тонкие ветки ломались, овцы жалобно блеяли.
А утром опять светило солнце.
Дорогой ты мой Золотой Цветок, подумал я.
Бесконечной чередой проходили мимо главного лагеря повозки на высоких колесах, и, когда мы выступили, Золотой Цветок проводила меня до самой границы орды, а Тенгери ехал по правую руку. Потом меня, подобно тысячам других, поглотила желтая туча, которая, как и во время любого другого похода, прокатывалась с нами по степи. День — ночь, день — ночь, снова и снова. Отдых нам выпадал редко. А когда мы останавливались, сотники объясняли воинам, что Хси-Хсия — это каменные города, а по рекам там ходят дома, которые гонит ветер. Там дворцы стоят на золотых столбах и крыши у дворцов тоже позолоченные, вокруг дворцов в садах растут редкостные деревья, плоды которых вкуснее самых вкусных. И еще над городами возвышаются башни, которые выше самых высоких деревьев. Они напоминают каменные трубы с позолоченными куполами, из них видно все далеко-далеко окрест.
Глаза большинства воинов блестели, мне же вспоминались мечты хана, ведь он, как я теперь понял, внушил их своим военачальникам, нойонам, тысячникам и сотникам. В моих глазах блеска не было, а в сердце поселилась горечь.
Прежде чем мы достигли границы и перешли через горы, некоторые воины, особенно из недавно покоренных племен, бежали, оставили главное войско. Подобно отцу Хулан и его людям, им хотелось вольной жизни в степи или в лесах, а вовсе не вечных тягот военной службы с Чингисханом. Им удавалось спрятаться в извилистых ущельях и теснинах — но ненадолго! Уйти насовсем у них не получалось, как не вышло это и у отца Хулан у озера Тунге. Вообще-то говоря, не ушел ни один. Десятники головой отвечали за своих девять человек. В моей тысяче я насчитал семьдесят два беглеца, которых вернули силой. Сколько их было в других тысячах, я не знал. Наших бежавших десятники привязали к хвостам их же лошадей. Сначала мы ехали небыстро, и крики несчастных долго тянулись за нами по степи. Осыпаемые издевательскими насмешками, эти несчастные умоляли убить их поскорее. Чего проще? Стоило нам прибавить шагу, поскакать — и конец им. Но десятникам их крики были по сердцу, как хану были по сердцу крики сбрасываемых в пропасть: пока в ушах остальных будут звучать крики и вопли, никому и в голову не придет бежать. Когда привязанный к хвосту терял сознание, воин, сидевший в седле на его лошади, начинал ее нахлестывать. И вскоре по песку и камням волочилась только оборванная веревка…
У подножия горы Ха-хан остановил передовые отряды своего войска и поднялся на высокий валун. Чингис сказал:
— Вы, мои верные военачальники, острия моих копий в боях и битвах! Вы, драгоценные украшения моих доспехов! Вы, соль земли! Вы, нерушимые, как скалы! И ты, мое войско, выросшее как могучий и непроходимый лес! Слушайте мои слова! Живите в согласии, как пальцы одной руки, будьте во время набегов подобны соколам, бросающимся на дичь, во время отдыха и игр шумите и звените, как комары, а в битвах рвите врага на части, как орел свою добычу.
Великий герой Субудай ответил: