Чингисхан. Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - Страница 91

— Ты еще здесь? — недобро проговорил Вай Вань.

— Я позволил себе… Ибо полководец Великой стены, которого вы не хотите принимать, отказывается уходить…

— Отказывается?

Вай Вань медленно встал, и даже художник Хао Фу испуганно отпрянул от своей картины, глядя на чиновника.

— Полководец утверждает, будто ваша жизнь в опасности, а народу грозит горе.

Император приказал своему приближенному узнать у полководца Великой стены, желает ли он в девятый раз сообщить своему государю то, что говорил восемь раз подряд.

Высокопоставленный мандарин удалился.

Хао Фу продолжал рисовать.

Император ждал.

А случилось вот что: за прошедшие недели полководец Великой стены восемь раз побывал у своего императора и докладывал о том, что от верных людей ему известно о намерениях вождя варваров пойти на империю Хин войной. Чингисхан хочет отомстить за поход, хоть и закончившийся для китайских войск неудачей, на Дзу-Ху. Вай Вань же утверждал в присутствии своих мандаринов и знатных людей империи, что живет в мире с северными варварами и что он запретил всем китайцам хоть единым словом упоминать о неудачном походе на Дзу-Ху. Иначе что же подумает народ об императоре, воины которого потерпели позорное поражение в первой же войне?

Мандарин вновь появился на пороге и объявил:

— Полководец Великой стены!

— Я слышал, — проговорил Сын Неба, — что ты отказываешься покинуть нас? Надеюсь, у тебя нет намерения поселиться в нашем дворце навсегда? Итак, что случилось? Они по-прежнему вострят стрелы, эти варвары?

— Да. И еще строят повозки. И шьют узду и недоуздки. И плетут штурмовые лестницы. И взбираются по ним у Онона на горы!

Император рассмеялся.

— Они куют мечи, отбивают кинжалы, топоры и наконечники копий.

— Это ты повторяешь уже в девятый раз, полководец, — тихо ответил ему император, — а я восемь раз уже объяснял тебе, что живу с ними в мире. Есть ли у тебя для меня еще какое-нибудь известие?

— Да, — ответил полководец, и лицо его сделалось грустным. — Дело решено: Чингисхан идет на нас!

— Докажи, докажи свои слова!

— Он три дня и три ночи провел в одиночестве в своем дворцовом шатре, выгнал всех слуг, не ел и не пил, только возносил молитвы…

— …к солнцу! — с усмешкой перебил его Сын Неба.

— К солнцу, — подтвердил полководец, — и…

— …к луне!

— Да, к луне, и вообще он говорил со всеми богами и вопрошал их, идти ли ему войной на империю Хин. И пока он говорил с богами, со злыми и добрыми духами один на один, народ собрался перед его юртой и тоже возносил молитвы к Небу. Через три дня хан вышел к своему народу и объявил, что Вечное Синее Небо предсказало ему победу над вами!

— И ты говоришь мне это без тени улыбки, полководец?

— Наши купцы вовсе не улыбались, когда сообщили мне об этом, государь!

У полководца было такое выражение лица, будто Чингисхан со своим войском уже стоит у ворот города.

А император ответил ему, что купцам, как людям, которые хорошо умеют считать, полагалось бы знать, что в империи Хин живет в двести раз больше людей, чем их есть у вождя варваров, кочующих за пустыней Гоби.

— Неужели я дам себя запугать этому дикарю, поклоняющемуся солнцу, луне, огню и воде? Умеет он читать и писать? Нет! Способен он соорудить в голой степи город? Нет! Обучали его ученые мужи? Нет! Наши предки еще тысячу лет назад были умнее, чем он сегодня. Это животное, которое спит в траве вместе с мышами и крысами и ест голыми руками… — император вдруг умолк, прервав фразу на полуслове, подошел к художнику Хао Фу и встал перед картиной. — Замечательно, мастер! Меня и впрямь зазнобило, хотя туман за окном уже рассеялся и в окно заглядывает солнце. А как дрожит на волнах это маленькое суденышко с драконом на носу, художник! — Вай Вань взглянул в окно, как бы желая сравнить картину с действительностью. — Разве запечатлеть мгновение — не редкостное удовольствие, Хао Фу? Когда ты рисовал свою картину, на крыше павильона сидел ворон. Сейчас он улетел, а на твоей картине он еще есть!

— Да, — ответил художник. — Наши предки всегда вот что говорили о воронах: каркайте, каркайте сколько угодно, только не говорите ничего дурного о добрых людях. У меня почти нет картин, на которых я не изобразил бы ворона, государь.

Император благожелательно кивнул ему, приблизился к окну и колокольчиком вызвал одного из слуг. Немного погодя этот слуга вернулся вместе с пышнотелым мандарином, который нес в руках золотую чашу, — Сын Неба пожелал подарить ее художнику.

— Я слышал, — объяснил император, — что прежде, чем написать картину, нужно переселить в кончик кисти сердце, мысль и руку. Я вижу, Хао Фу, что в кончике твоей кисти все они и живут — сердце, мысль и рука. Ты заставил меня поежиться от холода и в то же время согрел мое сердце — вот как велико твое искусство. Вот он, — император Вай Вань указал на полководца, — вознамерился испугать меня, потому что испугался сам. Он боится человека, который называет себя Чингисханом и важничает как серебристый журавль.

Император отвернулся от художника Хао Фу и обратился к полководцу:

— Слушай же: этот татарский вождь глуп, но глуп не настолько, чтобы вообразить, будто он со своей ордой способен победить огромную империю; он не может не знать, что мышь тигров не ловит! Он не придет! Слышишь: он не придет! Он хочет нагнать на нас страху, хочет, чтобы испуг овладел всеми нами подобно дурной болезни! Этот степной волк затаился и ждет, что раздоры ослабят нас. Да, тогда он и нанесет удар! Поэтому мы должны посадить в темницу страх, который он гонит впереди себя, как злой волшебник. Да, мы посадим страх на цепь! Слушайте и повинуйтесь!