Чингисхан. Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - Страница 73

— Князь Юн Хи? — переспросил Чингис.

— Да, — ответил главный посол. — Теперь он Сын Неба.

— Как может слабоумный стать императором? И еще: как он смеет называть себя Сыном Неба, когда он даже не человек!

Чингис трижды плюнул в южную сторону, потребовал коня и, оседлав своего жеребца белой масти, воскликнул:

— Передай этому Вай Вану, который утверждает, будто он Сын Неба, что я намерен спросить у Неба и наших богов, я ли должен возвеличивать его на коленях или он должен на коленях возвеличивать меня!

— За то, что мне довелось здесь увидеть, и за весть, которую вы велите передать моему императору, — печально проговорил посол, — император накажет меня и бросит в темницу.

Жалобный тон посла повеселил хана, который сказал:

— А чего же ожидать от слабоумного? Я бы за такую весть вознаградил тебя, потому что это правда, и мне, властителю, предстояло бы сделать из услышанного важные выводы. Или ваш Сын Неба считает, — тут Чингис перегнулся к послу с лошади и прошептал: — Неужели он считает, что у неба есть границы?

Другой китаец, безмолвно простоявший рядом с послом во время всего приема, воскликнул:

— Он хочет войны!

Оттолкнув посла в сторону и став на его место, он бросил ему в лицо обидные слова:

— Что вы стенаете и дрожите перед теми, кто оскорбляет нашего императора? Смойте кровью это оскорбление, чтобы Сын Неба опять мог улыбаться.

Едва заметным кивком головы он приказал одному из военачальников, входивших в посольство, убить посла. И острый кинжал вонзился прямо в его сердце.

— Вот вы мне больше нравитесь! — сказал Чингисхан, огрел белого жеребца плеткой и, сопровождаемый своей свитой, поскакал к главному лагерю. В дороге его застал сильный холодный дождь. Властитель оглянулся, проводил взглядом уходивший на юго-восток караван китайцев и заметил:

— Вы только на них посмотрите. Они уползают под дождем, как змея. Когда они потребовали от меня, чтобы я стал на колени, я трижды плюнул и попал в голову этой змеи — и теперь ее голова лежит в степной траве, отравленная собственным ядом. Теперь, ослабев, эта змея возвращается в свое убежище, чтобы напитаться от Сына Неба свежим ядом.

— Но сначала ей придется проползти через жаркую пустыню, отец, — сказал Джучи.

Один из военачальников воскликнул:

— Да, им придется проползти через всю Гоби, великий хан. Жара лишит их сил. Они умрут от жажды, ведь от нас они воды не получили!

— Или боги превратят их в жалкие солончаки, — добавил верховный шаман. Он распростер руки и не отводил глаз от грязно-серого неба. Дождевая вода стекала струйками по его смуглому морщинистому лицу, и казалось, будто шаман плачет.

А караван уходил все дальше и дальше и вскоре исчез за горизонтом. Остался один только посол в красном платье, прошитом золотыми нитями; скорчившись, он лежал на траве. Ярко-красное пятно походило на огонек посреди степи, который не в силах погасить никакой дождь.

Вопреки всем предположениям и недобрым пожеланиям китайское посольство все-таки вернулось в Йенпин и передало Сыну Неба о случившемся, хотя они отлично знали, что бывает с теми, кто приносит дурные вести.

— И вы еще живы? — воскликнул император, вскакивая на ноги.

Он подбежал к высокой ширме, где на шелке были изображены роскошные цветы и кусты, и замахнулся на нее, словно желая вырвать нарисованные цветы. Ширма задрожала, задрожал светло-золотистый наряд императора, задрожал вытканный на нем дракон. Этот дракон бегал с императором туда-сюда по залу дворца, он нагибался, когда нагибался император, угрожающе выпрямлялся, когда император принимал грозный вид, и делал молниеносный бросок вперед, когда император резко поворачивался.

— И вы еще живы? — громко повторил он свой вопрос и повернул голову в сторону своих посланцев, которые сейчас не знали, в чьи глаза им лучше смотреть: в глаза императора или в глаза дракона.

— Чтобы спасти нашу честь, мы главного посла убили, — попытался оправдаться один из них.

Император горько усмехнулся, взял с лакированного столика кипарисовую коробочку с засахаренными орешками и бросил несколько штук в рот. Жуя, он спросил:

— Разве недобрая весть стала от этого доброй? На что годятся послы, которые умными и льстивыми речами не могут заставить вождя варварских племен преклонить передо мной колени!

— Он называет себя Ха-ханом!

— Он себя называет! Он волк, степной волк, который, может быть, и способен зарезать целое стадо овец, но разве он становится от этого гордым львом?

Сын Неба позвонил в серебряный колокольчик.

Появились дворцовые стражи.

— Всех их заточить в подземелье!

Он снова взял со столика кипарисовую коробочку и отправил в рот несколько засахаренных орешков. Снова тронул серебряный колокольчик — и на пороге появился один из его мандаринов. Смиренно согнувшись, он сделал несколько шагов по мягчайшему ковру, приблизился к своему господину.

— Пригласите к вечеру членов Большого Совета на пир!

Когда солнце спряталось за цветущими кустами, а последние ласточки расцарапали своими лапками отливающее пурпуром зеркало озера в дворцовом парке, самые высокопоставленные люди страны, полководцы и мандарины, уже прогуливались по напоенным запахом пионов террасам. Перед дворцом на невысоком круглом возвышении стоял молодой поэт, слагавший гимн в честь этого празднества.

Умолкли птичьи голоса в ветвях.
Последнее облачко сдуло с неба.
Мы с тобой не наскучим друг другу в веках,