Чингисхан. Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - Страница 131

131

— Вот ты какая! — рассмеялся стражник, но уже не так вызывающе. А потом заторопился вдруг в голову колонны.

— Ну и похудел же он! — сказала Герел Ошабу. — Слышишь, Тенгери, ты худой, как овца зимой. На эти носилки можно положить троих таких, как ты, и мы с Ошабом понесли бы их до самой юрты и ничуть не устали!

— А около Йенпина, — отозвался Тенгери, словно не расслышал ее слов, — около Йенпина небо такое же синее и красивое, как у нас над Керуленом.

— Вот как! — всплеснула руками женщина. — Я ему о его худобе, а он мне о синем небе!

— О моей худобе? Я потерял много крови, Герел. Я лежал на спине, уставившись в небо, и думал, что все обо мне забыли и что я умру, умру совсем один, у чужой реки и чужого города.

— И что? — спросил Ошаб.

— Да, все так и было, как я говорю, а потом меня все-таки нашли!

— Ты вспоминал о нас, Тенгери? — с робостью в голосе проговорила Герел.

— Когда я смотрел на небо, я только о вас и думал, Герел!

— Скажи, правда, наше небо над Керуленом красивее того, что над Йенпином? — тихо спросила Герел.

— Ну да. Конечно, оно намного красивее тут, у нас.

Подойдя к своей юрте, они осторожно внесли его внутрь. Здесь пахло свежим чаем и сушеным мясом. Тенгери прошептал:

— Как хорошо, что я опять у вас!

— Ошаб, принеси масло, — сказала Герел.

И когда тот вышел, она достала из сундука кусок белой льняной ткани и положила рядом с Тенгери. Потом налила полную миску горячего бараньего навара и протянула раненому:

— Пей, пей много. Я хочу посмотреть на твои раны — может быть, тебе будет больно! Когда придет боль, пей опять или кричи, если тебе от этого станет легче!

— Не закричу, не бойся!

Вернулся Ошаб и принес в полом роге яка жидкое масло. Они раздели его и, опустившись на колени, стали рассматривать ноги Тенгери.

— Ну и отделали они тебя! — Герел вздохнула и покачала головой.

— Нечего причитать! Скоро он у нас забегает, как жеребчик!

— Конечно, забегает. А все-таки жалко его…

— Что ты понимаешь в войнах, женщина! — пробурчал Ошаб. — Когда я сам был молодым, Герел, для нас военные походы были чем-то вроде охоты на дикого зверя: тебя только тогда признавали настоящим мужчиной, если ты был смелым и храбрым и ни врага не боялся, ни смерти.

— Что ты болтаешь! У тебя самого-то ни одной раны и ни одного шрама нет! Подержи-ка лучше! — Она протянула ему белую тряпицу, полила ее маслом из рога, а потом, покачав головой, еще и окунула ее в рог. Приложила жирную тряпицу к одной из ран. — Кинжалом ударили! — сказала она. — Ты хоть помнишь, как все это было?

— Точно не помню. Было это у реки, недалеко от Йенпина. Мы как раз вогнали клин в ряды китайцев, и тут меня чем-то огрели по затылку и что-то воткнули в спину. Когда я очнулся, я лежал у реки и от боли был готов зареветь как бык. А на ноги мне будто тяжелый камень взвалили!

— Понятно, — зевнула Герел. — И рядом с тобой никого не было?

— Никого, — солгал он и даже удивился, до чего легко далась ему эта ложь.

— Совсем плохо, когда ты беспомощен и совсем один, — сказала она.

Он лишь кивнул в знак согласия.

— Ты, значит, лежал там один, смотрел в небо и вспоминал нас, — подытожил Ошаб.

«Расскажи я ей об этой китаянке, она бы мне не поверила. Но она не поверила бы, что я был заодно с теми, кто гнал перед своими лошадьми на верную смерть женщин, детей и стариков, — в это она тоже не поверила бы. И не простила бы меня».

Герел продолжала смазывать его раны влажной тряпицей.

— Это не только следы от кинжала и меча. Такие раны заживают скорее, Тенгери. Вот эта рана — от лошадиного копыта. И вот эта тоже, что на бедре.

— Проехались, значит, по мне, — силился улыбнуться Тенгери. Он отпил еще горячего бараньего навара.

— А на спине? — Герел перевернула его на живот.

— Зажили твои раны! Рубцы красные, — немного повеселела она.

— А ведь это раны от копья! — проговорил Ошаб, проведя по красному рубцу пальцами. — Не от кинжала, не от копыт, а от копья!

К вечеру пошел снег. Крупные снежинки косо падали в прорезь крыши юрты и таяли над огнем. Тенгери, закутавшийся в теплую овчину, сидел, прислонившись спиной к опорному столбу, и рассказывал об империи Хин. На сей раз Герел не стала спрашивать, привез ли он ей оттуда подарки. А все его раны… Она не раз и не два прерывала его рассказ вопросами о том, где у него сейчас болит и сильно ли, и звучали ее вопросы так, будто она и не прислушивалась вовсе к тому, о чем он говорил. Можно было подумать, что Герел только в этот самый день узнала, что на войне не только убивают, но и получают раны.

— А были такие, что без глаз остались? — неожиданно спросила она.

— Ты в своем уме, Герел? — разозлился Ошаб. — Тенгери рассказывает о монастыре на краю света, где живут монахи в желтых шапках, а ты…

— Не сердись на нее! Конечно, многие остались без глаз, и даже без обоих!

Она промолчала, и Тенгери продолжил свой рассказ. Снегопад тем временем усилился, и Ошаб наполовину затянул прорезь в крыше.

— Если снег не перестанет идти, придется совсем закрыть крышу и погасить огонь, — сказал Ошаб.

Словно услышав его, снегопад вдруг прекратился, и в юрту заглянуло черное беззвездное небо.

— Пойди принеси мясо, — велел он жене и, когда она вышла, чтобы вырыть из земли замороженную баранину, тихо сказал Тенгери:

— Знаешь, этих женщин никогда до конца не поймешь… — И Ошаб сокрушенно покачал головой. — У нее были сыновья, которые погибли один за другим в разных битвах. Тогда Герел часто плакала, а днем бегала к прибрежным кустам или даже в лес и шастала там в чащобе, как волчица, у которой отняли волчат. Давно это было, мы много лет не говорили с ней об этом. Но сегодня, когда ты вернулся и она увидела твои раны, она опять вспомнила о наших детях. Она сегодня не такая, как всегда. С тех пор как увидела эти повозки с тысячами раненых, она сама не своя. Ты глаза ее видел?

131