Чингисхан. Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - Страница 100

100

— Гонца ко мне! — крикнул хан, приподнявшись в стременах.

Он с некоторым сомнением смотрел на левое крыло войска, заставляя гонца ждать. Хан не решил еще точно, какой приказ отдаст.

— Им не сопротивляются, перед ними отступают! — негромко повторял он.

А потом послал трех гонцов с таким приказом: крайнему выступу левого крыла незамедлительно отойти назад, чтобы не попасть в клещи открытого правого крыла врага. Это было его предположением, потому что противника на этом участке он все еще не видел. Но если бы он стал дожидаться, когда китайцы там появятся, посылать гонцов было бы уже слишком поздно.

Бросив быстрый взгляд на мчавшихся во весь опор стрелогонцов, он снова стал наблюдать за развитием событий на левом крыле. Но нет — противника нет и опасности флангового удара тоже нет. Гонцы перебирались тем временем через реку. Капли воды, летевшие из-под копыт лошадей, блестели на солнце.

— Может быть, я все-таки зря послал их? — пробормотал хан себе под нос. — Их правое крыло стоит прямо против моего левого, и это китайцам надо сейчас опасаться окружения. Это мои воины могут взять их в клещи, мой!

Какое-то время он невидящими глазами смотрел на белые магнолии, а когда вновь обратил свой взор к горам, увидел, что китайцы надвигаются на его воинов слева, окружая их.

— Значит, все-таки… — вздохнул хан. — Слишком поздно!

Гонцы повернули вспять.

Хан слез с жеребца и сел на прежнее место. По его оценке, китайцев, противостоящих его левому крылу, было вчетверо больше, чем монголов, и он, мысленно списав этот пятитысячный отряд со счетов, стал следить за общим ходом сражения.

В этом отряде, образовавшем выступ левого крыла, находился Тенгери со своим десятком, Бат, Тумор и чрезмерно пылкий Аслан. Ни десятники, ни даже сотники не осознавали пока того, что уже стало ясно хану. Тем более они не догадывались о том, что властитель как бы уже похоронил их всех. Они были в полной уверенности, что правое крыло китайцев справа от них. Ведь именно там они его и видели, а слева не было вроде бы ни души. Чтобы не попасть в клещи, они при подъеме в гору старались избегать соприкосновения с противником — вот почему и сформировался этот выступ на левой оконечности крыла.

А сейчас они карабкались вверх по темному и тесному ущелью: по десять воинов в охранении спереди и сзади, а всего восемьсот человек. Лошадей пришлось оставить. В ущелье день словно и не наступил. Да здесь и вообще-то вряд ли бывало светло, небо над головами казалось отсюда тоненькой голубой полоской, и полоска эта обрывалась всякий раз, когда каменные глыбы, свешивавшиеся сверху подобно складкам на животе Будды, почти совсем накрывали ущелье. В ущелье было холодно и сыро, и когда кто-то произносил несколько слов, каменные стены отзывались гулким эхом. Так они карабкались уже много часов подряд, все выше и выше, и каждый из них думал о том, какие лица будут у ошеломленных китайцев, когда почти у самой вершины горы у них за спиной неожиданно объявятся эти «варвары с севера». Однако чем дольше это восхождение длилось, тем больше становилось тех, кто начинал роптать. Они проклинали китайские горы, которые приходилось преодолевать на своих двоих, и мысленно спрашивали себя, что же это за бой такой будет, если даже лошадями не воспользуешься?

Даже всегда готовый к повиновению Бат не мог припомнить ни одного похода, в котором он бился бы в пешем строю.

— Монгол без коня, — сказал он, — все равно что орел без крыльев!

— У меня ноги болят, — простонал Тумор, останавливаясь.

— Вот видите! — проговорил Бат, прислоняясь к каменной стене. — У него разболелись ноги. Вы когда-нибудь слышали, чтобы монгол жаловался на боль в ногах? А сегодня и у меня они разболелись! А все почему? Потому что мы не на лошадях!

— Прыгаем тут по камням, как дикие козы, — пробурчал в свою очередь Тенгери. — Разве не сам хан сказал: «Я родился в седле, в седле я и умру»?

Вдруг в ущелье с грохотом покатились большие камни, которые разбивались на мелкие осколки. К узенькому небу — а небо было высоким и тонким, как голубая ленточка, — полетели крики, стоны, проклятья, отрывистые приказы. Но никто глаз к нему не поднимал, все старались вжаться в спасительную расщелину или спрятаться за большим валуном. Около ста человек издали крики в последний раз в жизни, и когда ущелье тысячекратно повторило эти крики, сами воины были уже мертвы.

— Ах, какие болваны! — мычал Бат, втискиваясь в неширокую расщелину всем телом с такой силой, будто надеялся ее раздвинуть. — Ну и болваны же! Они приняли нас за отступающих китайцев. Ведь это же наши! Болваны, какие болваны!

Тенгери вытер кровь с лица. Он подумал сначала, что это его кровь, и ощупал голову, но никакой раны не обнаружил; сколько ни искал, ран на теле тоже не оказалось. И тут он увидел Тумора, который лежал посреди лужи, в которой еще не растаял снег. Снег окрасился в красный цвет. Теперь Тенгери понял, чья на нем кровь!

После того как они нашли для себя укрытие, камни сверху сбрасывать перестали.

Тенгери не терпелось снова увидеть голубую полоску над головой. А она тем временем из голубой превратилась в золотистую. И из этой желтизны вниз свешивались неразличимые отсюда головы, казавшиеся до смешного маленькими. Однако никакого страха эти люди не испытывали. И действительно, им-то никакая опасность не угрожала. Они могли следить за происходящим внизу сколь угодно долго и в случае чего помешать любому движению врага.

— Китайцы! — сказал Тенгери Бату и сразу же повторил еще раз: — Да, это китайцы!

100