Чингисхан. Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - Страница 66

И всякий раз, когда Тенгери явственно слышал эти слова хана, ему казалось, что солнце низвергается с неба черным шаром.

Но когда это солнце, большое и красивое, поднялось над рекой, он словно очнулся. Как это он не заметил, что и буря миновала, и ночь прошла? Он направил лошадь к берегу реки, где, сам не веря своим глазам, увидел белого и его кобылиц: тот стоял как раз напротив взошедшего красного диска и мирно пил воду из реки.

Тенгери не замедлил одним махом перескочить со своей лошади на спину благородного ханского жеребца. Он смеялся и плакал, растирая капли дождя, вызванного страхом, по всему лицу. Стащив с головы соболиную шапку, он с радостным криком забросил ее высоко в небо. Она упала в реку, и волны потащили ее прочь, а у него было такое чувство, будто он отшвырнул от себя смерть: по обычаю, телохранители, прежде чем удавить его, отняли бы шапку и пояс.

Он медленно ехал на белом жеребце вдоль реки, сейчас опять вверх по течению, под расхристанными бурей ильмами. Его гнедой жеребец и кобылицы белого послушно семенили за ним. Утреннее солнце окрасило воды Онона в кроваво-красный цвет. Закричали проснувшиеся чайки, по мокрой траве степенно вышагивали горделивые журавли.

Это было самое прекрасное утро в его жизни!

Тенгери улыбался, поглаживая шею белого, и приговаривал:

— Пока я тебя вижу, я жив!

А в главном лагере его уже поджидали. Табунщик Ошаб сказал ему:

— Мы все молились за тебя, Тенгери! Там, где животное стоит дороже пастуха или табунщика, табунщики никогда не состарятся!

А Герел, жена Ошаба, добавила:

— Чингисхану лучше знать, почему он доверил белого жеребца тебе, — он хитрый!

«Видят боги, — подумал Тенгери, — он и впрямь знает это, наш хан, как знаю и я».

— Не стоит тебе, Герел, напоминать об этом нашему другу, — укоризненно сказал жене Ошаб, протягивая Тенгери кусок баранины и чашку молока. — Когда раны открываются, они потом не заживают.

Тенгери тихонько спросил:

— Может быть, в тот раз хан действительно поступил не по справедливости?

— О-о, — Ошаб предостерегающе поднял руки и пугливо огляделся.

Несколько в стороне кузнец ковал железные наконечники стрел; золотистые брызги разлетались по сторонам, а мехи пыхтели, как чудовищный зверь. Убедившись, что кузнец их не услышит, Ошаб сказал:

— О-о, Тенгери, за один этот вопрос тебя могли бы убить дважды. Наш хан всегда говорит о себе, что ничего не делает, не испросив совета у богов. Выходит, он их советам и следует. Разве хан, идущий против воли богов, не навлечет на себя их гнев? И разве могут боги требовать от хана, чтобы он допустил несправедливость? — Ошаб опустил руки, улыбнулся и добавил: — Нет, нет, Тенгери, боги с нашим ханом и нашим народом. Только с их помощью хан побеждает во всех битвах и сумел основать великую империю всех живущих в войлочных юртах племен.

— Забудь о своей боли, — сказала Герел, подливая молока в чашку.

И они замолчали, Ошаб и Герел, потому что знали: боль не молоко, ее не проглотишь. А Тенгери молчал, вспоминая свои мальчишечьи годы. Его отец, которого звали Кара-Чоно, Черный Волк, воевал тогда в войске хана против великой империи Хси-Хсии, где люди жили в городах из камня, где были дворцы с золотыми колоннами и дома с позолоченными крышами. Но однажды ночью отец вернулся домой, хотя война еще не закончилась. Он тайком прокрался в юрту, где Тенгери спал со своей матерью, Золотым Цветком. Они быстро собрали все самое необходимое, бросили юрту и бежали на лошадях на север. Скакали дни и ночи, в дождь и в вёдро. Как-то остановились отдохнуть у озера, возле которого росли три кедра.

— Вам надо знать, — тихо сказал Тенгери Ошабу и Герел, — что мой отец очень любил кедры. Он так говорил о них: «Кедры не умирают, они растут из прошлого в будущее, они живут среди нас, как молчаливые великаны, они — свидетели времен. А когда на них набрасывается ветер, они начинают рассказывать, как умудренные жизнью седовласые старцы. Кто слушает их, тот набирается у них мудрости, мой сын». Да, так говорил мой отец.

Ошаб и Герел смущенно кивали. Женщина медленно помешивала бараньей костью кипящую в чане баранину, и помешивала куда дольше, чем требовалось. А ее муж разглядывал свои сапоги, хотя отлично знал, что они совсем новые. Им был хорошо известен печальный конец этой истории: десять всадников хана догнали их у озера и убили Кара-Чоно и Золотой Цветок, а Тенгери забрали с собой в главный лагерь.

— И никто не может мне объяснить, почему в ту ночь мать с отцом бежали!

— Я никак не мог быть одним из тех, кому было что-то об этом известно, — сказал Ошаб, подбрасывая хворост в костер. — И вообще: кто станет делиться с ближним своим желанием бросить войско? Да еще станет вдобавок объяснять, почему это делает? Хан строг, у хана десятки тысяч глаз и десятки тысяч ушей, которые слушают и видят для него. Говорят, за такую службу он неплохо платит.

Лошади, а среди них и белый жеребец, паслись недалеко от юрты. Доверенные люди властителя объезжали отары и табуны и пересчитывали скот. У любимой лошади хана они задержались надолго; заглядывали белому в пасть, заставили его немного пробежаться.

— Твой отец когда-то был даже главным среди телохранителей, — сказала Герел.

— А ну помолчи! — прикрикнул на нее Ошаб. — У вас, женщин, слова во рту не держатся. Знавал я одну, которая умерла из-за одного-единственного слова, да, из-за одного-единственного! Она вместо «да» сказала хану «нет».

Герел снова схватилась за баранью кость и принялась изо всех сил помешивать мясо в чане. А Ошаб встал и пошел к лошадям.