Чингисхан. Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - Страница 57

Я же вместе с тысячами других мужчин доил за пределами орды тысячи кобылиц, а Золотой Цветок вместе с тысячами женщин доила тысячи коров. Из одного нарождался потом пенистый кумыс, а из другого — огненная арака.

В день выборов нойоны положили перед дворцовой юртой черный войлочный ковер, на который и сел хан.

Потом призвали Гекчу, того самого старого шамана, который когда-то прочел на бараньей кости имя Чингис. Он предстал перед властителем и народом с распростертыми руками. Мы смотрели на него с почтением и благоговением, ибо он был святым, который по ночам, когда все мы спали, поднимался на невидимом скакуне на небо, где беседовал с духами и божествами; он подолгу не принимал пищи, чтобы умилостивить богов, безропотно выносил самые страшные холода и мог преспокойно сидеть нагим в снегу. И этот Гекчу сказал нам:

— Вечное Синее Небо велело мне передать народу монголов: «Да возвысится Темучин, прозванный Чингисханом, до Ха-хана».

— Мы желаем, мы просим и повелеваем, чтобы ты стал нашим всеобщим господином и Властителем! — воскликнули благородные вожди и нойоны. — Ты наш Чингис-Ха-хан!

Толпа неистовствовала.

Благородные подняли ковер за четыре конца и понесли Властителя к его трону. Рядом с ним восседала Борта, а у его ног сидели сыновья и дочери, Мать Тучи и отчим Мунглик. Несколько в стороне от трона сидели младшие жены Ха-хана, и среди них прекрасная Хулан с мальчиком на руках.

Лица присутствующих сияли, как и их дорогие наряды, в лучах солнца.

Темучин поднялся и сказал:

— Наша новая империя расширила свои пределы, воины! Она простирается от Шинганского плоскогорья на востоке до Алтайских гор на западе и от озера Байкал на севере до самой пустыни Гоби на юге. Слову моему повинуются тридцать один народ, это два миллиона человек. И есть среди них один народ, который насчитывает четыреста тысяч человек. Это подобный чистейшему горному хрусталю народ монголов, храбрый и неодолимый. Он был со мной вопреки всем угрозам и страданиям, он был со мной и в радости, и в горе. Он — самое лучшее из всего, что рождено на земле. Он, верный мне, позволил мне добиться великой цели, и я хочу, чтобы отныне он звался «Небесно-синие монголы».

Ликованию не было предела.

Хан подошел к одному из множества больших котлов с вареной кониной. Нанизал на конец кинжала лучший кусок и поднес его Бохурчи, который вместе с остальными военачальниками стоял в улочке жертвенных огней. Это повторилось еще несколько раз: так хан, по древнему обычаю, награждал своих храбрейших воинов.

Потом призвав всех к спокойствию, властитель сказал:

— Если вы желаете, чтобы я был вашим господином, готовы ли вы все, исполнены ли вы все решимости выполнить то, что я прикажу, прийти, когда я позову, скакать, куда я вас пошлю, и убить каждого, на кого я вам укажу?

— Мы готовы, Ха-хан! — воскликнули вожди, нойоны и военачальники, ибо вопрос был обращен к ним одним.

— Да воцарятся порядок и мир!

Он поднял свой золотой кубок над головой, все благородные последовали его примеру, а народ поднял свои чаши, и радость озарила лето, мужчин, женщин и детей. Зазвучала музыка — били в барабаны, дули в трубы и рога, зазвенели сотни и сотни больших и маленьких колокольцев.

Мужчины танцевали перед ханом, а женщины перед Бортой.

Седовласый старый табунщик пробился к трону и попросил хана разрешить ему спеть песню.

— Тихо! — потребовал Темучин, и шум сразу улегся.

Старик запел песню. Он пел хриплым низким голосом песню о своей единственной овечке. Однажды эта овечка, его единственная, убежала от него в густой-прегустой лес, в самую чащобу. И ему пришлось переплыть пять озер и перейти через восемь холмов в поисках овечки. Он нашел ее. Она лежала в кустарнике, в глубине его. Но колючки у кустов были все равно что железные наконечники стрел. Когда он все же протиснулся в кустарник, схватил ее и потянул на себя, одна из колючек вонзилась ему в глаз и погасила свет этого глаза. «Но овечку свою, — завершил песню старый табунщик, — единственную мою овечку я все-таки спас!»

Чингисхан бросил одноглазому золотой пояс. Согбенный, тот поспешил замешаться в толпе. Я долго смотрел ему вслед. Прежде чем скрыться в своей юрте, тот несколько раз оглянулся, словно опасаясь, что его догонят и отнимут подарок.

А празднество опять разгоралось. Барабаны, трубы и рога вперемежку с сотнями и сотнями колокольцев.

Властитель воскликнул: «Ха-ха!»

И все выпили.

Властитель воскликнул: «Кху-кху!»

И все вскинули мечи к небу. Солнце смеялось.

И хан смеялся. И Борта. И сыновья.

Народ танцевал.

«Ха-ха!»

«Кху-кху!»

Иногда Темучин узнавал и отличал кого-нибудь из своих воинов. Тогда он подзывал его к себе:

— Послушай, это не ты отдал мне свою лошадь у Килхо, когда моя подо мной пала?

— Да, мой Ха-хан!

И тут же героя брали в круг и хлопали ему в ладоши.

На третий день празднеств голос хана снова перекрыл общий шум на широкой площади перед его дворцовым шатром:

— Я хочу огласить вам закон, ибо не было до сих пор порядка в степи. Дети не следовали заветам отцов, младшие братья не подчинялись старшим, мужья не доверяли женам, а жены не подчинялись слову мужа, подданные не воздавали подобающих почестей стоящим выше их, а вышестоящие не выполняли своих обязанностей перед подданными, богатые не поддерживали властителей, и никто не довольствовался тем, что имел. В родах начались смуты, люди перестали понимать друг друга, появилось множество недовольных, лжецов и клятвопреступников, воров, подстрекателей и грабителей. Когда Чингисхан возвысился и все пришли под его руку, он решил властвовать, руководствуясь жестким законом, чтобы в степи установились наконец спокойствие и благоденствие!