Чингисхан. Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - Страница 20

И хан ответил:

— Разве я тебе не обещал? Когда вы принесли мне соболью шубу, ты сказал, что раз я заключил союз о дружбе с твоим отцом, я тебе вместо отца. Значит, ты, Темучин, стал с той поры мне вместо сына. И, надев на себя шубу, я сказал: «В благодарность за черную соболью шубу, полученную тобой в подарок к свадьбе, я обещаю вернуть под твою руку отпавшие от тебя племена. В благодарность за черную соболью шубу я соберу твой разделившийся народ. И прильну к тебе, как грудь к шее». Мои эти слова или нет? Вернемся же к этим моим словам. В благодарность за соболью шубу я верну тебе твою жену Борту, даже если бы для этого мне пришлось свести на нет всех меркитов. В благодарность за соболью шубу я обещаю вернуть тебе всех твоих людей, оставшихся в живых, даже если для этого мне придется убить всех меркитов до одного! Пошли гонца к твоему младшему названому брату Джамухе. Пусть твой анда Джамуха ищет нас со своими воинами у речки Хорхонах. Я пойду на битву с двадцатью тысячами воинов и ударю слева. Пусть твой младший брат Джамуха тоже выступает с двадцатью тысячами воинов и ударит справа! Время начала битвы пусть назначит Джамуха.

Темучин обнял вождя кераитов и сказал:

— Благодарю тебя, хан Тогрул, мой названый отец! Твое обещание стало для меня залогом всей моей жизни. Я не забывал о нем ни когда бесновались снежные бури, ни под волчий вой, ни когда рушилась юрта и трещали стойки и планки, ни когда слова умирали от голода у нас в горле.

И мы поскакали обратно.

В подросшей траве пламенел алый огнецвет, теплые весенние ветры подсушили уже землю, и она начала растрескиваться.

Дорога нам предстояла дальняя.

После полудня мы отдыхали обычно в тени какого-нибудь холма, чтобы к ночи быть опять свежими и полными сил.

Каждый год степь открывала мне свою красоту с новой стороны. Я любил ее, любил ее колышущиеся травы, нежные цветы, которые ласково оглаживал ветер, ее чибисов, умевших так жалобно кричать, ее степных куропаток и лесных воронов, ее орлов, гордо восседающих на огромных валунах и, кажется, тоже каменевших, ее юрких сусликов, снующих повсюду и при первой опасности скрывающихся в своих норах.

Лежа в тени холма, я любил прислушиваться к бесчисленным голосам степи. Они говорили мне о многом, ибо каждый голос — это жизнь, а каждой жизни что-то угрожает. И значит, голоса эти ликовали или стенали, заходились от радости или рыдали от боли. Темучин рассказал мне однажды, что, когда он в детстве воспитывался у хунгиратов, он познакомился там с людьми, которые умели разбирать разные таинственные значки. Он сказал, что это называется «читать». Я не умею читать и этих таинственных значков в глаза не видел, зато я умею толковать все до одного звуки, наполняющие степь.

Чаще всего мы лежали до той поры, пока вечером из-за травы не выползала большая звезда, фиолетовая или светло-зеленая, и всякий раз к ее свету примешивалось красноватое мерцание, словно ее коснулся прощальный луч солнца.

В этот поздний час мы обычно седлали лошадей и скакали сквозь ночь. Через много дней мы вернулись в нашу орду и принесли ее людям добрую весть.

Темучин, по-прежнему живший в моей юрте, сказал мне:

— Согласен ты, Кара-Чоно, передать Джамухе слова его старшего брата Темучина?

Я не отказался, потому что от всего сердца желал, чтобы к моему другу поскорее вернулась его дорогая жена Борта.

— Тогда скачи к Джамухе и расскажи о том, какое решение принял хан Тогрул. Скажи ему еще, что нас посетили три племени меркитов, что они надругались над моей постелью и разорвали мою грудь надвое.

Темучин послал со мной своих братьев, Хазара и Белгутая. Мы мчались мимо долин и холмов, как ветер, оставляя позади теснины и перевалы, пока не предстали перед Джамухой и не передали ему слова Темучина. Тот так ответил нам:

— Я знаю, что над постелью моего друга Темучина надругались, мне уже донесли об этом, и сердце мое саднит боль. Я знаю, что его грудь разорвана надвое, и моя печень воет, как волк. Чтобы отомстить, мы решили обрушиться на три племени меркитов: на удуитов, увасов и хаатов, и спасти нашу Борту. Один из их вождей, Тохтоай, кочует сейчас по степи Молодых Верблюдов. Буура-Кеере — этот мужчина начинает трястись от страха, когда слышит, как седельная кошма хлопает по крупу лошади, потому что принимает это за звук боевого барабана. Даир-Исун, второй вождь, разбил сейчас походный лагерь на острове Талхун, между реками Орхон и Селенга. А этот воин дрожит от страха, когда в закрытых колчанах начинают звенеть и дребезжать стрелы. Хаатай-Дормала, их третий вождь, кочующий сейчас по степи Ледяных Дыр, бежит со всех ног в Черный Лес, едва заслышит шелест травы на ветру. Мы спустимся вниз по реке Килхо на плоту из щетинницы и нападем на него. Мы проникнем в его шатер через зарешеченный верх и повалим опорный столб шатра. И когда мы сломаем священный столб, мы погоним перед собой весь его народ, так что лагерь опустеет.

Джамуха умолк, отпил несколько глотков чая с молоком и продолжил:

— Передай, Кара-Чоно, своему другу Темучину, моему старшему брату и хану Тогрулу: я, Джамуха, высоко поднял видный отовсюду флаг из шкуры яка. Заговорил сытым голосом обтянутый шкурой черного быка барабан. Я седлаю моего каракового жеребца. Я надел свой лучший кафтан, в руке у меня крепчайшее копье. На своих стрелах из персикового дерева я сделал зарубки. И теперь, прямо сейчас, мы идем на бой с меркитами! Повтори, Кара-Чоно!

Когда я повторил, он сказал еще:

— Договоримся так: когда мой старший брат, хан Тогрул, выступит в поход, он должен обойти по фронту у Бурхан-Калдуна моего друга Темучина, а встретимся мы у истока Онона. А я двинусь вверх по Онону, оставив войско брата слева. Потом один тумен — десять тысяч воинов брата — и мой тумен пойдут к верховьям Онон-реки и соединятся с вами у ее истока.