— Что это такое? — Вытянув правую руку, Чингисхан указал на позолоченное возвышение рядом с одной из белых колонн.
— Это мимбар. Отсюда мулла читает нам молитвы, — поспешил объяснить ему один из священнослужителей.
Чингисхан улыбнулся Тули, с величественным видом опустился с седла на ковер и приблизился к белой колонне. В мечети стало тихо-тихо. Поскольку ступеньки к мимбару находились за колонной, никто не видел, как Чингисхан поднимался, но все угадывали это по скрипящим звукам, раздававшимся все выше и выше. И вот он предстал перед всеми, великий и неодолимый властитель всех монголов. Он по пояс возвышался над позолоченной решеткой.
Подозвав к себе толмача, хан повелел ему:
— Объяви всем жителям этого города: «Я — Бич Божий!»
Персы, туркмены, турки и таджики повалились на колени. Те из них, кого уже успели избить или унизить подданные хана, надеялись хоть из его собственных уст услышать нечто более утешительное.
— Небо отдало вас в мои руки, — продолжал хан, — чтобы я покарал вас за содеянные вами прегрешения. На всех вас страшный грех!
«Какое он чудовище», — подумал Тенгери, вглядываясь в объятые ужасом лица жителей Бухары, в их остекленевшие от страха и беспомощности глаза.
— А самые великие грешники из вас — это ваши правители и их приближенные! — перешел на крик хан. — Они убили моих караванщиков, вы же терпеливо сносили все тягчайшие преступления этих убийц, Мухаммеда и Гаира!
«Когда-нибудь придет время, когда нашему народу бросят обвинение в том, что мы молча сносили все, что делали с нами наши первые люди. Так будет через сто лет. Или через пятьсот. Но и тогда никто не сумеет прочувствовать всю тяжесть обрушившегося на нас горя. Отец мой, ты оставил его, когда он перестал быть справедливым и стал жестоким. Мы с Саран оставляем его, когда несправедливость стала для него законом, а жестокость превращена в обязанность и доблесть его воинов». Тенгери слышал еще, как хан сказал:
— Забудьте о том, что осталось в ваших домах, с сегодняшнего дня все это принадлежит нам. — И вдруг он опять перешел на крик: — Но то, что вы спрятали или закопали в землю, — немедленно сносите к мечети!
Большинство бухарцев сломя голову бросились вон из мечети, торопясь исполнить его повеление.
Потом хан верхом на лошади выехал из мечети на площадь. Посреди нее разложили огромный костер, вокруг которого стояли и воины хана, и жители Бухары. Шеренги телохранителей расступились перед Чингисханом, и он остановил свою лошадь в нескольких шагах от костра.
— Приведите его! — страшным голосом выкрикнул хан.
Телохранители приволокли закованного в цепи плененного наместника Отрара Гаира и, связанного по рукам и ногам, поставили у самого костра на колени.
Солнце уже закатилось, и лица телохранителей, воинов и жителей Бухары освещали только отблески костра.
Кто-то снял с углей высокий сосуд.
Чингисхан подал знак.
Двое телохранителей рванули Гаира за волосы, запрокинув его голову назад. А тот, кто снял с углей сосуд, налил в уши, глаза и в глотку наместника расплавленное серебро.
Кто-то в толпе испустил истошный крик.
И на этот крик еще более страшным криком откликнулись многие. Воины принялись избивать всех подряд без разбора. Тысячу семьсот пятьдесят лет назад недалеко от этого места царь массагетов Тонарий приказал залить в глотку убитого Кира горячее золото. Но то было тысячу семьсот пятьдесят лет назад! И Кир был мертв, а Гаир был жив. Нет, теперь он тоже был мертв.
В тот миг, когда телохранитель поднял сосуд с расплавленным серебром, Тенгери закрыл глаза и опустил голову. Потом он поскакал вместе с Тарвой и Баязахом к большому зернохранилищу, которое им велено было охранять.
— Держите ворота на запоре и никого без приказа сотника не подпускайте!
— Да, десятник!
— А если увидите Сорига, передайте ему, чтобы непременно дождался меня. До моего возвращения он будет за старшего!
— Да, десятник!
Потом Тенгери неспешно проехал через весь город, минуя только его главную площадь, где у затухающего уже костра лежал мертвый Гаир. По всем улицам с криком и гиканьем носились верховые монголы, сгоняя всех бухарцев в толпы, которые гнали потом перед собой воины, продолжавшие штурм внутренней крепости. Тех, кто отказывался идти против своего народа, убивали, затаптывали лошадьми или обезглавливали на месте. А тех, кто соглашался идти против своего народа, первыми убивали, затаптывали или обезглавливали делавшие вылазки храбрые защитники Бухары.
Выехав за городские ворота, Тенгери поднялся на гнедом на тот самый холм, с которого его сотня спускалась сегодня сумеречным утром. Навстречу ему попадались гонцы, воины, погонщики скота, торговцы и женщины, торопившиеся попасть в город, потому что опасались остаться с пустыми руками. В ту же сторону катило и множество повозок, а за ними вышагивали верблюды, на которых восседали придворные хана, его писцы и хранители казны. А сбоку от них ковыляли слуги и прочая челядь. Всем им не терпелось поскорее попасть в богатый город.
Тенгери быстро нашел свою Саран.
— Пора, Газель, — шепнул он ей, шагом проезжая мимо.
Она безмолвно последовала за ним.
С холма они спустились, не подгоняя лошадей. Ехали медленно, даже очень медленно. Тенгери сказал:
— Луна восходит, Газель! Наша луна!
Она была до того испугана, что не нашлась с ответом.
— Ничего не бойся, — успокаивал ее Тенгери. — Время самое подходящее. Кто нас хватится сейчас, когда у всех горят руки побольше награбить? Ночью все будут праздновать победу и пить финиковое вино!