Чингисхан. Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - Страница 157

К оглавлению

157

— А мои игрушки и фигуры он сжег!

— Нет! — пронзительно, как от острой боли, закричала Герел.

— Он сжег их, Герел, все до единой!

— Нет, Тенгери, нет и нет!

Ошаб схватил жену за длинный рукав халата:

— Закрой рот и возвращайся в юрту!

— В юрту? Я? Ни за что, Ошаб! — И тихонько проговорила, обращаясь к Тенгери: — Что они с тобой сделали, мальчик мой! Все до единой… все игрушки и фигуры… А я-то, я-то думала… Они правда их сожгли? А я-то думала… Нет-нет, Тенгери, я этого не хотела, я надеялась…

— Заклинаю вас всеми богами нашей жизни: идите в юрту! — умолял их Ошаб.

Кузнец смотрел в их сторону, и люди, стоявшие подле него, тоже не сводили глаз с Тенгери, Герел и Ошаба.

— Не пойду я в юрту, — повторила старая женщина.

Раны Тенгери по-прежнему кровоточили.

— Нет, не этого я хотела! — заплакала Герел. Сейчас вид у нее опять был угнетенный, она как-то сникла и казалась даже старше своих лет. Но вот глаза ее сверкнули, и она воскликнула: — Нет, только не это! — И она с неожиданной легкостью вскочила в седло.

— Герел! — вскричал Ошаб.

— Герел! — воскликнул в свою очередь и Тенгери.

Пылинки и мелкие камешки так и брызнули во все стороны. Кузнец и его друзья вскинули руки, как бы пытаясь удержать ее.

— Она с ума сошла! — завопил Ошаб.

Все смотрели на нее с нескрываемым ужасом — и кузнец, и те, что стояли с ним рядом, и те, что только-только подошли сюда, привлеченные криками. Они видели, как Герел погнала лошадь между юртами, как она настегивала ее изо всех сил, будто вознамерилась улететь на ней на небо, чтобы поведать богам, какие несправедливости вершатся на земле. Но на небо Герел не улетела, а свернула у высокого тополя и погнала лошадь прямиком к главным воротам.

— Нет, она и впрямь обезумела! — сокрушался Ошаб, глядя в сторону окаймленной тополями дороги, где клубилась поднятая копытами лошади Герел пыль.

— Но в мужестве ей не откажешь! — признал Тенгери.

— В мужестве? Взбесилась она, вот и все!

— Я поскачу следом за ней, Ошаб!

— Следом за ней! А потом по лагерю будут носить на шестах ваши головы. Ну, может, и найдутся люди, которые скажут: «Да, эти двое были храбрецами!» Но разве храбрость нужна только для того, чтобы кого-то этой храбростью удивлять? Разве волк нападает только для того, чтобы напасть? — Ошаб снял с доски просохшие ремешки и повесил их через левую руку. — Нет-нет, Тенгери, к чему вся эта храбрость, если ты только того и добьешься, что голова твоя окажется на шесте глашатая?

С искаженным от боли лицом Тенгери оседлал своего гнедого и негромко проговорил:

— Может быть, ты прав, Ошаб. Надо все обдумать.

— Как ты это сделаешь с нанизанной на шест головой?

Один из ремешков упал с его руки в траву. Наклонившись, чтобы поднять его, Ошаб пробормотал:

— Какое несчастье, Тенгери! Не я ли предостерегал Герел, когда она после твоего возвращения из империи Хин собиралась расцарапать лицо крикливому стражнику? А теперь дело вот до чего дошло! Какая ярость, какая необузданность!

А в кузнице кузнец опять бил молотом по раскаленному железу.

И вообще все вокруг опять шло своим чередом, за исключением одного: Герел ускакала. И еще: все игрушки и фигуры Тенгери превратились в пепел. И еще: Тенгери исхлестали плетьми до крови!

— Мне жаль ее, Ошаб!

Тот поднял на него глаза:

— А ее-то какая жалость к тебе охватила, представляешь, Тенгери? Ты помнишь: всех наших детей убили или угнали в плен, а у нас их было семеро. И все то, что она чувствовала как мать своих детей, она в последние годы перенесла на тебя, на тебя одного. Что правда, то правда: она у меня как ветер, который днем может дуть с севера, а ночью с юга. То она ненавидела хана, то любила его, и никогда нельзя было понять, почему и то и это ей в голову взбрело. Но вот о чем она мечтала все эти годы: увидеть тебя счастливым!

— Ты говоришь о ней как о мертвой, Ошаб!

— Мне кажется, Герел умерла сразу после того, как ты рассказал, что с тобой сделали у Чима. То, что может после этого случиться с ней самой, ее уже не пугает, Тенгери!

— Ошаб!

Но тот уже отвернулся и понес ремешки в юрту.

Тенгери медленно спускался на своем гнедом к Керулену. Он нарочно выбрал тропинку, которую Саран не могла видеть сверху, и спешился у реки, там, где вода была почти недвижной. Опустившись на колени, он гляделся в нее, как в зеркало, видел свое лицо, все в ссадинах и кровоподтеках, и думал: «Не может этого быть!» Но быстро овладел собой, стараясь прогнать боль и забыть о ней; сравнима ли она с теми страданиями, которые испытывает, наверное, в эти мгновения Герел? Тенгери остудил, как мог, свое пылающее лицо холодной речной водой, полежал немного на теплой земле. Камыши мягко шелестели над ним, легонько покачиваясь. Взглянув на скалу, разглядел очертания девичьей головы. Тенгери думал: «Ничего хорошего для себя я от этого приказа явиться к Чиму не ожидал. Как меня могли встретить при дворе? Высмеять, унизить, а потом прогнать прочь, сказав, что для хана никаких художников-монголов в природе не существует! Но этого им показалось мало: они сожгли все, что вышло из-под моих рук, и избили, как последнюю собаку. Знай этот приближенный хана, этот Чим, что я приемный сын Кара-Чоно, он велел бы удавить меня на месте. Бедняжка Герел!» Поднявшись, Тенгери повел гнедого через камыш. Выйдя на открытое пространство, сразу увидел свою юрту на склоне поросшего цветущими кустами холма. Вокруг холма ходила одинокая овечка. Он удивился: кто это привел ее к Саран? «А все-таки у нас будут и свои лошади, и овцы!» — подумал он. На поперечной жерди сушились вещи Саран. Тенгери поднимался по склону холма, ведя за собой лошадь в поводу. В какой-то момент ему почудилось, будто за ним наблюдают. Но сколько ни оглядывался, никого не обнаружил.

157