Чингисхан. Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - Страница 122

122

Камни тяжело ухали в воду, вздымая пирамиды брызг. В кого камни попадали, тот оставался на илистом дне реки.

Главнокомандующий достиг того места, где прежде находился главный лагерь монголов. Между сломанными и опрокинутыми кибитками валялись убитые люди и животные, разорванные на части острыми камнями, рассеченные мечами или пораженные стрелами из катапульт. Горящие повозки, горящие тюки с награбленным. Разбегающиеся стада овец, стоящие на коленях верблюды, издающие страшные крики. И множество раненых, взывающих к богам. Но боги не пожелали смилостивиться над ними, как не знали пощады и китайцы: они безжалостно добивали всех раненых.

Когда Ху Шаху заметил, что некоторые из его воинов занялись мародерством, он сделал знак одному из своих порученцев: немедленно убить их!

А монголы успели укрепиться на другом берегу и не давали теперь китайцам возможности перейти ее вброд.

— Меня удивляет, — сказал маршал Ху Шаху, — что этот монгольский хан не вводит в дело резервы.

— Подтянуть поближе метательные машины и начать обстрел правого берега? — спросили его.

— Нет! Когда солнце скроется за горами и тени вершин коснутся реки, полководец Као Хи ударит в тыл врага, возьмет его в клещи и снова сбросит в реку. Тогда мы снова начнем обстреливать монголов из машин и катапульт. С одной лишь разницей: на сей раз мы его к берегу не подпустим. Это будет величайшим и знаменательнейшим днем нашей жизни — днем гибели Чингисхана!

Собрав все силы, он встал и, опираясь на палку, сделал несколько шагов вперед. Он не сводил глаз с гор, словно опасаясь, что Као Хи появится слишком рано и этим все испортит. Солнце стояло еще высоко, и Ху Шаху подумал: «Еще немного, и хан не выдержит, бросит в бой резервы».

— Может быть, «варвар с севера» разгадал наш план? — спросили Ху Шаху его помощники. — И ждет теперь появления Као Хи, чтобы своими резервами ударить в тыл нашего левого крыла?

Главнокомандующий заковылял обратно к плетеному креслу, упал в него и поднял на своего первого порученца искаженное злобой лицо:

— У Као Хи есть разведчик, и он наверняка знает о ходе битвы!

Хотя это прозвучало достаточно убедительно, лица порученцев выражали некоторое сомнение.

А с монгольской стороны реки несколько стрелогонцов помчались в сторону гор.

Когда солнце почти коснулось вершин, Ху Шаху сокрушенно проговорил:

— Никаких резервов он в бой не вводит! Никаких!

— Да, он придерживает их, — откликнулся тот из порученцев, который намекнул, что Чингисхан введет их в бой, только когда можно будет ударить Као Хи в тыл.

— Пусть левое крыло с пятью тысячами воинов переходит через реку, — приказал главнокомандующий. — На всякий случай, — добавил он.

Порученец улыбнулся, как бы говоря: «Значит, все-таки…»

Солнце скрылось за горами, и они сразу потемнели. Ху Шаху встал и посмотрел в сторону левого крыла. Там уже завязался жаркий бой. Его воины добрались, правда, до середины реки, но монголы не остались на своем берегу, а пошли на них в атаку прямо на лошадях и начали теснить. Добившись своего, вернулись на правый берег. Течение уносило трупы и тонущих раненых.

— Терпение, терпение, — говорил Ху Шаху, поглядывая на горы. — Као Хи должен вот-вот появиться!

Черные тени начали, подобно длинным стрелам, надвигаться на реку, а совершившее обходной маневр китайское войско все не появлялось.

— Он их придерживает, — снова сказал порученец главнокомандующего.

Монголы стояли на прежних позициях, внешне сохраняя полное спокойствие. Китайцы тоже прекратили всякие перемещения. Можно было подумать, что обе стороны ждут чего-то сверхъестественного. Однако ничего не происходило ни на той стороне реки, ни на этой. Лишь день угасал, забирая свой свет за горы.

Ху Шаху молчал. Время от времени постукивал палкой по колесу кресла, покашливал, пытался приподняться в кресле. Но горные ущелья были уже темными как ночь, и ничего нельзя было разглядеть: ни дерева, ни куста, ни перевала.

— Као Хи не придет! — с уверенностью в голосе проговорил тот же порученец.

А Ху Шаху по-прежнему хранил молчание.

— Может быть, подтянем все же метательные машины и начнем обстрел правого берега?

— Нет!

Они провели в тревожном ожидании еще некоторое время, и, когда оба берега стали уже неразличимы, Ху Шаху негромко сказал:

— Отвезите меня назад! Као Хи не придет. А если даже придет, в бой не вступит: кто способен в ночи разобраться, где свои, а где враги? Я прикажу казнить Као Хи. Он похитил у нас окончательную победу.

— Может быть, его задержала буря, — предположил главный порученец.

— Буря? Она была нашим союзником! А для Као Хи, значит, врагом?

На последнем холме перед северными воротами Ху Шаху сделал телохранителям знак остановиться. Он решил провести ночь здесь.

— Я велю казнить его, отрублю голову и пошлю ее Чингисхану, чтобы тот знал, кому обязан жизнью! — сказал он и снова уставился в сторону реки. Там не горел ни один костер, и ни одного звука оттуда не доносилось. Тишина стояла такая, словно после этой битвы не осталось в живых ни одного воина.

А потом главнокомандующего сморил сон, и, когда один из телохранителей приблизился к нему и доложил о прибытии Као Хи, он ничего не ответил. Тем временем миновала полночь и преданный телохранитель решился все-таки разбудить Ху Шаху.

— Главнокомандующий! — прошептал он. — Главнокомандующий! Он здесь!

— Кто здесь? — Ху Шаху испуганно вздрогнул и сбросил на землю меховое одеяло, укрывавшее ноги.

122