Чингисхан. Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - Страница 120

120

— Однако, господа, — залепетал начальник охраны, — почтительнейше прошу простить меня! Я передал вам слова Сына Неба, только и всего. Разве я осмелился бы упустить или добавить хоть одно-единственное слово? О мечах, поясах и шапках ничего сказано не было!

— Ошибка! Упущение! Забывчивость! — проговорил Ху Шаху не слишком строго, как бы смягчаясь. — Что сказал бы император, появись мы перед ним в таком виде? — Полководец повернулся на каблуках и снова переступил порог своей темницы. Обращаясь к другим, он сказал еще: — Идите сюда! Подождем, пока начальник охраны придет к нам с другой вестью!

Железная дверь закрылась за ними, и все они молча понимающе улыбнулись, а потом поклялись друг другу, что теперь-то непременно приведут свой план в исполнение.

Начальник охраны довольно скоро появился вновь и на сей раз принес мечи, пояса и шапки. С таинственным видом проговорил:

— Сын Неба дал понять, что после того, как он вернул вам честь ношения мечей, он вправе на вас рассчитывать. Ибо опасность, угрожающая ему, велика, как никогда прежде, господа!

— Пусть рассчитывает на нас! — ответили полководцы в один голос и, пройдя по бесконечно длинному коридору, вышли во двор.

Солнце пригревало. Стройные кипарисы походили на вечнозеленые торжественные свечи. Девушка у колодца наливала воду в кувшины. Они как-то сразу ощутили, что их окружает живая жизнь.

На ступенях двора полководцев поджидал главный телохранитель императора, который и проводил их до покоев. Перед самой дверью дворца Ху Шаху еще раз оглянулся: озеро в парке недвижно. Красная беседка отбрасывала на водную гладь красные решетчатые тени, а вдали, там, где синие горы уходили в небо, стягивались тучи.

Сын Неба принял полководцев в Покоях Доброй Мысли. Он сидел перед обтянутой белым шелком стеной. На ней когда-то висела картина художника Хао Фу, на которой хан монголов был изображен не то человеком, не то зверем — одним словом, чудовищем, но чудовищем смехотворным. Однако теперь ее на стене не было: она куда-то пропала, как пропал и написавший ее художник. Можно было подумать, что император опасался, как бы хан степи не появился здесь с минуты на минуту: эта картина вызвала бы в нем страшную ярость!

— Приветствую вас, мои полководцы! — сказал Сын Неба.

Полководцы поклонились.

— Я принял решение помиловать вас, мои полководцы!

На сей раз они ему не поклонились. Ху Шаху сделал три шага вперед и твердо проговорил:

— Помиловать? Император может помиловать убийцу, император может помиловать вора или обманщика, то есть виновного, но как он может помиловать нас, людей, ни в чем не повинных? Чингисхан у ворот города! Сколько раз я приходил к тебе, прежде чем он напал на нашу страну? Чингисхан разоряет нашу страну! Сколько раз я предупреждал тебя? Но за то, что я приходил к тебе и предупреждал о нем, ты приказал дать мне плетей и вместе с другими бросить в подземелье. И нам пришлось расплачиваться за твое заблуждение. Теперь же ты говоришь: «Я принял решение помиловать вас, мои полководцы!» Разве не справедливо было бы, если бы ты вместо этого опустился перед нами на колени и попросил, чтобы мы не держали на тебя зла?

— Я? Император? — Сын Неба вскочил с подушек, силясь все-таки улыбнуться.

— На колени! — закричали полководцы.

Главный телохранитель обнажил меч и встал перед императором.

— Стража! — крикнул он.

Кое-кто из полководцев бросился к двери, а другие, и среди них Ху Шаху, обступили императора. В коридорах, ведущих к Покоям Доброй Мысли, разгорелись было жаркие схватки, только длились они совсем недолго, поскольку телохранители растерялись, увидев перед собой знаменитых полководцев. А когда догадались, кто тут против кого, было уже слишком поздно.

Убитый главный телохранитель лежал у ног своего повелителя, который ни на шаг не отходил от обтянутой белым шелком стены.

Полководец Ху Шаху бросил Сыну Неба кинжал в серебряных ножнах.

— Сделай это сам, и потомки воздадут тебе!

Император поймал ножны на лету. Выражение полного безразличия, с которым он встретил обиженных им полководцев, давно сползло с его лица. Он стоял перед ними в своем золотисто-желтом одеянии, и вышитый на груди темно-красный дракон слегка подрагивал. Но никто не испытывал больше ни почтения к императору, ни страха перед ним.

— Цареубийцы! — с презрением проговорил император и выронил кинжал из рук. Однако, стоя под белой стеной, он как будто стал вдруг меньше ростом.

Когда заговорщики вскричали в один голос: «Трус!» — он выпрямился во весь рост и гордо поднял голову. Тогда Ху Шаху подбежал к нему и вонзил в грудь Сыну Неба меч. Император медленно, словно во сне, повалился навзничь, опрокинув при этом несколько кувшинов с цветущими ветками персикового дерева. Вода, смешанная с кровью, смочила подушки, на которых еще совсем недавно восседал повелитель империи Хин.

Заговорщики поспешили выбежать из покоев убитого. Попадавшихся им под горячую руку противников они убивали, друзей принимали в объятия. Нескольких видных сановников, членов Большого Совета, которые не сразу поняли смысл насильственного переворота и высказали некоторые сомнения, просто выбросили из окон во двор. Они, мертвые, лежали на окровавленных камнях, и их гибель убеждала сильнее всяких слов тех, кто еще колебался или хотел бы узнать, какой поворот примет восстание к вечеру, какое у него будет обличье.

Все произошло так или примерно так, как они замышляли в подземной тюрьме, и к заходу солнца в руках заговорщиков был не только весь дворец — они успели распределить все ключевые посты.

120